***
Ура! Конец пыткам, конец моим страданиям! Времени теперь будет – вагон. И пальцы перестанут болеть, и спина...
Конечно, Софье Альбертовне всё это дело не понравилось, да оно и понятно – пенсия маленькая, а папа платил хорошо.
А ведь придётся уезжать, придётся. Мне, правда, и здесь неплохо, но вокруг же все только и говорят: - Образование, престиж, заграница... Мало ли что... Пока есть деньги... А то вдруг...
Тут, за городом – красота! Речка, лес, луга, коровки вон пасутся… До школы хоть и далеко, но всё равно быстро.
Дядя Вова отвезёт, привезёт... С мигалкой-то - без проблем.
Я вот всё думала, а как сказать Софье Альбертовне, что я к ней больше не приду? Нет, сказать-то можно, но она же расстроится. И даже не из-за денег, а вообще...
У неё ведь никого нет. Муж сгинул (мама так и говорит – «сгинул») на каких-то островах в Сибири, сын в Ленинграде (так сто лет назад Питер называли) умер. Маленький был, а они сильно голодали, вот он и не выдержал.
Софья Альбертовна, конечно, никогда не плачет, не ругается, не кричит, а просто подойдёт к окошку, закурит длинную папиросу, и молчит. Губы только сожмёт, подбородок поднимет, худую спину выпрямит и стоит. Ждёт, пока я успокоюсь.
Я ещё думаю, когда на неё смотрю, – «благородная девица». Почему, откуда это? Не знаю, но – подходит.
Чёрные крашенные волосы в тугом пучке, белые манжеты и воротничок, ботики какие-то старомодные... Кроме неё так уже и не одевается-то никто.
Ну вот постоит она так, постоит, а потом тихо, как ни в чём не бывало, скажет:
– Хорошо. Повторим-ка, деточка, ещё разок с этой ноты. Всё у тебя получится. Способности есть, данные хорошие, а упрямство придёт. Должно придти. Как же без него-то в жизни? Ну, давай!
Рояль у Софьи Альбертовны совсем старинный, с рогами бронзовых подсвечников по бокам, с пожелтевшими клавишами из слоновой кости.
Наверное, ещё её муж на нём свои симфонии сочинял, а она потом их для него и для его друзей-композиторов играла.
Да нет, вряд ли. Тот рояль, скорее всего, в Питере остался. Этот – другой.
Сначала он, рояль-то, мне даже снился. Бегал за мною на трёх кривых ногах, и пытался подсвечниками забодать. Но потом – ничего, отстал.
Теперь мы с ним почти друзья, хотя я его всё равно иногда ненавижу.
Семён Борисович с женой хорошо на нём играют. В четыре руки. Легко так, бегло.
Они раз в неделю, иногда реже, если машина ломается, приезжают из города. Привозят что-то там для Софьи Альбертовны, разговаривают тихонько, курят. Потом обязательно поиграют на рояле и – обратно, домой.
А Софья Альбертовна долго стоит у окна и смотрит им вслед, смотрит…
И ещё проигрыватель свой старинный включает, со здоровенными такими дисками, чёрными.
Рахманинова или Листа слушает... Брамса иногда.
Я-то думала раньше, что Семён Борисович какой-то родственник Софьи Альбертовны. Ну, племянник там, я уж и не знаю, но мама сказала – «воспитанник». Уточнять я не стала, хотя, конечно, непонятно – как это, что ещё за воспитанник?
Да. Так вот позанимались мы сегодня как обычно, как всегда, а потом я и говорю: - А знаете, Софья Альбертовна, я ведь больше к вам не приду. Уезжаю я из России. На учёбу. Там папа какой-то пансион нашёл, говорят – хороший. Правда, рояля у них нет, мы звонили. Ну ничего, буду на скрипке играть.
Я это всё говорю, и вижу, что она меня уже и не слушает совсем. Губы сжала, подбородок подняла, ну, думаю, сейчас к окну пойдёт. Курить.
И соображаю, говорить про деньги-то, или нет? Ладно, думаю, скажу:
– А за два следующих месяца деньги возвращать не нужно. Так папа велел. И ещё он говорил, что если рояль расстроится, то вы ему сообщите. Он мастеру заплатит, а дядя Вова привезёт и отвезёт.
Ну всё, думаю, нужно идти. Сейчас скажу: «До свидания», и - домой.
Встала уже, подошла к Софье Альбертовне, открыла было рот, а сказать-то ничего и не могу.
Глаза щиплет, слова застряли где-то там, внутри...
Не знаю, как уж так получилось, но обняла я Софью Альбертовну, прижалась к ней, хотя никогда раньше этого не делала. Если с мамой только, да и то уже сто лет назад...
Постояли мы так немного, помолчали... Софья Альбертовна меня по голове погладила, прислонилась губами к темечку, а потом легонько к двери подтолкнула, - иди, мол, что уж теперь...
Ну я и пошла.
Сначала-то грустно было, а потом ничего так, полегчало.
Я ещё обернулась за калиткой и посмотрела на дом Софьи Альбертовны – стоит она у окошка, или нет.
Но – не разглядела. А вот музыку вроде бы услышала. Рахманинов или Брамс... Далеко уже, не разобрать.
Домой я пошла через луг. Так путь длиннее, но идти приятней, чем по дороге.
Солнышко светит, со стороны города медленно надвигаются тучи, в лёгком ветерке кружат парашютики одуванчиков.
Да не может быть такого, чтобы во всём Лондоне не оказалось нормального рояля! Пусть папа получше поищет. Ничего, найдёт, не маленький.
Первые капли дождя застучали по плечам, по траве, по белым мохнатым шарикам, и я побежала во всю прыть.
Хоть дождик и тёплый, но до дома ещё далеко.
***
По картине Романа Величко "Снежные цветы" (http://www.proza.ru/2009/09/16/169).
***
30.09.2009г. СБ.